Без обратного
билета
Дорожная пыль, поднявшись из-под колес автобуса, ласкалась к ногам, как бездомная жучка в ожидании куска колбасы. Как и на жучку, на пыль никто не обращал внимания, и она в отместку обесцвечивала штаны и обувь проходящих сквозь нее людей. Опорожнив салон, автобус отошел от остановки, и череда запыленных туфель и ботинок выстроилась возле железнодорожной кассы.
Заканчивался дачный сезон. Солнце, еще по-летнему жаркое, но уже по-осеннему чуточку слепое, лениво поглаживало неподвижные тени от урн и фонарных столбов. Облака, застывшие на небе, как мазки побелки на потолке, ждали ветра, но ветра не было – он гулял где-то вдалеке, резвясь с грозовыми тучами, которые даже на горизонте не показывались. Люди стояли в очереди к кассе.
Коротков нагнулся к окошечку, за которым сидела невидимая билетерша.
- Один до Города, туда и … только туда, - поправился он.
- Семь сорок пять. Сорок пять посмотрите, пожалуйста.
Коротков начал смотреть мелочь по всем карманам; свисток тепловоза, нарушивший сонную тишину станции, заставил его вздрогнуть. Он дернулся было поглядеть, не его ли это электричка отходит, хотя и понимал, что, пока не найдет сорок пять, не сможет попасть на платформу. Электричка была не его, – к платформе подошел грузовой состав, постоял, пошипел тормозами и тронулся дальше.
Коротков взял билет и, твердо держа его в руке, чтобы ненароком не вырвало ветром (который гулял где-то далеко с грозовыми тучами), пошел на посадку. Он выпустил шасси, сбросил скорость и совершил касание. Как у Высоцкого: “Корабль посадил я, как собственный зад”, только в данном случае Коротков сажал именно собственный зад, и сажал его на почти чистую и лишь слегка поцарапанную лавку в вагоне электропоезда.
Коротков точно все знал про расписание и время отправления, и был уверен, что за уплаченные семь сорок пять его довезут до Города за сорок пять минут. А вот если бы он взял билет на станции К-но, которая находится дальше от Города, ему бы пришлось заплатить уже семь шестьдесят, и везли бы его целый час. Смешно: чем больше заплатишь, тем дольше едешь.
Но, несмотря на расписание, время отправления оставалось величиной, производной от многих факторов, склонных к случайным изменениям. Электропоезд, принявший Короткова в себя, отправляться не спешил, так что самое время пояснить, почему Коротков взял билет только туда.
Он уезжал из деревни С-во со смешанным чувством, родственным желанию поскорее отделаться от старого больного пса, смешанного с жалостливыми воспоминаниями о тех днях, когда пес был еще игривым щеночком, подаренным на день рождения. Дом в деревне, ставший родным после стольких месяцев летних каникул, проведенных в нем, подлежал сносу, поскольку двоюродный брат задумал построить на его месте карманный дворец о трех этажах с подземным гаражом. Учитывая, что отношения с братом сложились напряженные, как это часто бывает между родственниками богатым и не очень, Коротков сомневался, что ему вообще доведется когда-нибудь вернуться в деревню. Это порождало ностальгию.
Сидя в поезде, Коротков посмотрел в окно. Он увидел какую-то девушку, которая толи ждала следующего поезда, поскольку этот ее чем-то не устраивал, толи знала немного больше, чем Коротков, о времени отправления, и полагала, что может выкурить сигарету на перроне, а не в тамбуре. Когда Коротков посмотрел на нее, она посмотрела на него, и оба отвернулись. Но спустя полминуты девушка вошла в вагон и села за два сиденья от Короткова.
Прежде, чем продолжить рассказ о Короткове, который из всех прочих молодых людей его возраста и рода занятий выделялся ровно столько же, сколько выделяется сосновая шишка из всех прочих сосновых шишек, следует сказать пару слов о его социальном статусе. Эта штука – социальный статус – для современного человека важна так же, как для обезьяны широкая грудь, в которую удобно бить кулаком, и большие клыки, которые можно оскалить.
У Короткова имелись диплом, квартира, работа и девушка. Правда, диплом оказался совсем не тот, какой ему на самом деле требовался; квартира была съемная, с тараканами и такими соседями, которые не то, что чаем угостить – позвонить не дадут; работа впечатляла разве что своей нудностью и бессмысленностью, а девушка его недавно бросила, но в остальном все было хорошо.
В институте, который не так давно выдворил Короткова из своих стен, снабдив дипломом за твердость в овладении неподдающимся гранитом знаний, он учился “в потоке”, стараясь не тонуть, но и не выгребать вперед. Он не был таким студентом, который мечтает о том, чтобы беспечная студенческая жизнь длилась вечно, не был и таким, который спешит поскорее получить диплом инженера и – “на свободу с чистой совестью!” – пойти торговать бижутерией.
Он в равной степени не был энергичным или ленивым, все делал вовремя и как положено – не больше, ни меньше. И, помимо всего прочего, обладал одним интересным качеством: стопроцентной уверенностью в том, что его жизнь обязательно изменится к лучшему, если уж не сегодня вечером, то завтра с утра наверняка. При этом без какого-либо участия с его стороны. Сопутствовавшая этому качеству черта характера позволяла ему регулярно убеждать себя, что его работа на самом деле интересная и перспективная, что квартира у него когда-нибудь будет своя собственная, без тараканов и дурных соседей, и что девушка к нему вернется, а не вернется, так он другую найдет. Еще он следовал советам психологов и улыбался в зеркало.
Тем временем “другая” сидела за два сиденья от него. Она была одета в голубую кофточку и серую юбку, на голове красовался, перехватывая светло-русые волосы, клетчатый розовый платок, завязанный на затылке. Лицо хмурое, движения вялые, взгляд усталый; однако, когда она посмотрела на Короткова, в глазах обозначился вопрос, на который Коротков, быстро отведя глаза, не успел сформулировать ответ.
Электричка уже тронулась, незаметно оттолкнув назад станцию отправления. По вагону прошла, огласив хриплыми выкриками полный невнимания воздух, вереница продавцов-разносчиков. Коротков вспомнил, как однажды года два назад он повстречался с девушкой.
Она была раза в два красивее той, которая сидела в вагоне электрички, и раза в три – той, которая от него ушла. Она подошла к нему, когда он сидел за столиком в летнем кафе, и сказала, очень мило улыбаясь: “Кажется, мы знакомы”, и назвала его каким-то чужым именем. Коротков поспешно ответил: “Нет-нет, вы ошиблись”, и девушка извинилась и ушла. Не факт, что из этого случая что-нибудь да вышло, но Коротков сожалел об этой упущенной возможности куда больше, чем о сгоревшем через день после окончания срока гарантийного ремонта телевизоре. А ведь знающие Короткова люди отмечали, что по телевизору он горевал просто безутешно.
Он сожалел об этой возможности еще и потому, что таких возможностей было много и, как он подозревал, будет немало в будущем. А он их упускал и будет упускать. Виной тому являлся коротковский склад характера, и он же был причиной того, что Коротков остался сидеть на месте, когда девушка в электричке встала и вышла в тамбур. Его чувства, как забравшаяся в раковину улитка, отгородились от внешнего мира барьером бездеятельности.
Поезд остановился, и Коротков увидел, как на платформе мелькнула голубая кофточка. И неожиданно для самого себя Коротков начал нервничать и ерзать на месте, потому что ему захотелось впервые в своей жизни сделать что-то большее, чем просто смотреть на проносящиеся за окном поезда пейзажи. Он понимал, что это будет глупо выглядеть, но ему захотелось встать и выйти следом за девушкой. Поезд не спешил трогаться, давая Короткову достаточно времени помучаться.
Ему удалось разрешить свои душевные терзания, напомнив себе, что он знает расписание, и что он просто приедет в Город на пятнадцать минут позже. Вооруженный этой спасительной мыслью, Коротков вскочил с места и помчался в направлении выхода. Теперь он больше всего боялся, что двери захлопнутся у него перед носом, и тогда он будет глупо выглядеть перед другими пассажирами. Но двери захлопнулись у него за спиной.
Оказавшись на платформе, Коротков испытал необъяснимое облегчение: начать действие куда сложнее, чем собственно действовать. Он трепетным взглядом ощупал людей на платформе, отметил, что девушка стоит возле ограждения, закуривая сигарету, и направился к ней.
Понимая, что ничего глупее, чем уже сделано, он совершить не сможет, Коротков вооружился идиотской улыбкой и спросил:
- Не найдется прикурить?
- Что? – девушка затянулась сигаретой.
- Меня зовут Коротков. Я хотел бы…
- Обалдеть, - сказала девушка, выпустив дым через нос.
Коротков повернулся с чувством, родственным тому, которое охватывает солдата, отстоявшего в карауле – облегчение пополам с усталостью. Он успел отойти на несколько шагов, когда в спину ему донеслось:
- Эй! Ты хотел закурить?
Ее звали Вера. У нее была жилка на виске, прикрытая выбивавшейся из-под платка светлой прядью, и прыщик на левой щеке, и еще два на правой, и еще один на подбородке, но тот совсем маленький. На носу у нее была родинка, на шее две родинки, на ноге ниже колена – шрам от газонокосилки. Довольно аккуратный, у многих такие бывают. Ее возраст можно было определить от семнадцати до восемнадцати с половиной.
- В поездах фигово: все трясется, а голова и так болит, - пожаловалась Вера.
- А почему повязка у тебя на голове? Наверное, была на ноге, но сползла? - попытался пошутить Коротков.
- У меня сигареты “Лайт”. Вам, мужикам, такие не нравятся.
- Я вообще-то не курю, я так просто подошел, чтобы познакомиться.
- Меня от этих поездов заплеванных уже тошнит, больше одной остановки я просто не выдерживаю.
- Да, в такую жару в Городе делать нечего, лучше уж на природе…
- Еще туфли новые потеряла, пришлось это старье одеть, а джинсы сестра взяла поносить – дура, она думает, что в школе она на эти джинсы кого-нибудь подцепит.
- Футбол вчера показывали, да только смотреть было не на что – опять наши плохо сыграли.
- Я жару не люблю. И пиво не люблю. Почему-то все мужики меня пивом угощают…
- В деревню больше не вернусь. Там дом сносят, родственники хотят коттедж построить…
- А вообще, все надоело. Я даже забыла, когда последний раз получала от всего этого удовольствие…
Ведя такую содержательную и полную взаимопонимания беседу, они спустились с платформы. Вблизи станции раскинулся поселок с рощей и прудом, и им показалось вполне естественным, что в ожидании поезда можно прогуляться по окрестностям.
Спустя бесконечно долгий промежуток времени, заполненной все той же осмысленной беседой, Коротков как бы невзначай положил руку на талию девушки и привлек ее к себе, не встретив сопротивления. Прикосновение оказалось теплым, мягким и каким-то волнительно влажным – должно быть, девушка вспотела, и оттого намокла ткань кофты. Они вошли в рощу, и по их лицам и одежде замелькали пятнышки света, играя в догонялки с кусочками тени. Прошел еще один бесконечно долгий миг, прежде чем Коротков осознал, что хочет свою спутницу, причем хочет сейчас, немедленно, всю и целиком.
Он хотел ее потому, что на виске была жилка, прикрытая локоном, а на носу родинка; он хотел ее потому, что по вельветовой юбке скользили пятнышки света и тени, а махеровая кофточка щекотала кожу своим ворсом; он хотел ее потому, что на небе застыли облака, как мазки побелки, солнце лениво гладило пыль, лежащую на сельской дороге, а ветер играл где-то вдалеке с грозовыми тучами.
В конце концов, если он мужчина, то не обязан отвечать на вопрос, почему он хочет женщину!
Коротков начал озираться в поисках укромного места. Правда, он еще не услышал согласия своей спутницы, но для чего она села тогда в вагоне за два сиденья от него, как не для этого? Он заметил невдалеке большой узловатый дуб, весь потрескавшийся и взбаламутивший землю вокруг своими узловатыми корнями, и повернул к нему.
Вера совершенно спокойно прислонилась спиной к дубу, повернувшись к Короткову. Он положил одну ладонь ей на бедро, другой коснулся ее шеи. Неожиданно он вспомнил, что начинать полагается с поцелуя. Коротков вообще-то считал это необязательным, но вдруг Вера так не считает? Он взглянул ей в лицо и смутился, поскольку Вера вообще на него не смотрела, а смотрела куда-то совсем в сторону. Коротков растерялся, не зная, что делать дальше: толи спросить у Веры ее мнение, толи продолжать на свой страх и риск.
В тот самый момент, когда он решил продолжить, у него за спиной раздались голоса. Коротков встревожено обернулся и увидел, как из зеленой чащи выдвигаются походкой вразвалочку двое деревенских мужиков, служащих вешалками для залатанных телогреек летнего фасона, – коллекция “примавере”, модельный дом “Колхозный”. Коротков поспешно подхватил Веру под руку и потащил в другую сторону. “Ничего, - успокаивал он сам себя. – Сейчас найдем другое местечко, и все получится”.
Вера индифферентно молчала.
Коротков нашел другое место. За окраиной деревни, за глухим забором последнего дома стояла наполовину утонувшая в зелени полуразрушенная каменная ограда. Вполне возможно, что это были всего лишь несколько бетонных блоков, оказавшихся рядом, но Коротков решил, что это именно ограда. Она была теплая от солнца и шершавая. Млея от струящихся на открытое пространство солнечных лучей и от собственного желания, Коротков нежно взял Веру за талию и посадил на ноздреватую серую поверхность камня.
“Удобно, - подумал он. – Так удобно, как будто нарочно это место для того и создано. Просто класс!” Но, посадив девушку на ограду, он опять забыл, с чего следует начинать. И хотя колени у Веры были раздвинуты, а юбка сама собой слегка поднялась, Коротков понял, что приступать сразу к делу было бы грубо и даже некультурно. Он решил, что все-таки должен поцеловать Веру, и стал опять искать ее глаза, но она по-прежнему отводила взгляд, и дело вновь застопорилось.
И когда Коротков наконец решился поцеловать Веру, им опять помешали. Поспешно оглянувшись на звук, Коротков заметил выглядывающих из-за забора мальчишек и поспешил поставить Веру на землю и продолжить прогулку, негодуя на мальчишек, на себя, на душный жаркий день и на производителя рубашек: ткань намокла, и швы кололи кожу.
Вера вздохнула и заинтересовалась заусенцем на пальце.
На пути парочки возник сельский пруд. Там были мостки, на которых обычно бабы стирают белье, дети ловят рыбу, а собаки лают на уток, но в этот момент там никого не оказалось, и Коротков с Верой остановились на мостках. Коротков на мгновение представил, что это река или озеро, что на мостках можно сидеть, не боясь испачкаться, что вода чистая и прозрачная, а за горизонт садится огромное золотоликое солнце, и вообще, что это чудное место для того, чтобы целоваться, и для всего остального тоже.
Но это был сельский пруд, заросший ряской и пахнущий тиной, с водой, в которой плавали бесчисленные зеленые комочки, с покрытыми плесенью грязными мостками, на которых блестели остатки рыбьей чешуи, и белела высохшая мыльная пена. Золотоликое солнце даже не думало садиться за горизонт, а довольно неэтично струило плавящие кожу лучи из самого зенита; и уж конечно, это место было не такое укромное, как первые два. Подавив тяжелый вздох, Коротков повел Веру дальше.
Но дальше уже была станция, и у подъема на платформу они остановились. В мозгу Короткова, опьяневшем от насыщенной гормонами крови, которую учащенно бившееся сердце гоняло кругами по организму, как тренер гоняет спортсменов на сборах, созрел дикий план зайти на второй круг по маршруту станция – роща – изгородь, но Вера помешала его осуществлению.
- Болван ты, Коротков, - сказала она равнодушно. – Болван и мямля.
- Нам помешали, - начал оправдываться Коротков. – Мы же не могли…
- Могли. Я лично могла, - сказала Вера. – Так что помешали не нам, а тебе. Значит, ты и виноват. Мямля.
Она поднялась на платформу и села в подъехавший поезд. Коротков побежал следом и остановился напротив нее, стоящей в тамбуре с сигаретой в руках. Он остановился на платформе, размышляя, что же ему делать. Прыгнуть в вагон, поехать вместе с ней? Или вытащить ее из вагона? “К черту все! – подумал он. – Схвачу ее, утащу в лес, и там…” Двери закрылись перед ним.
Он еще какое-то время смотрел на Веру сквозь запыленное стекло. Потом, когда поезд тронулся, слой пыли забликовал в лучах солнца, и Вера скрылась из виду. Поезд стремительно набрал ход, и Коротков остался на платформе один. Он прекрасно понимал, что, хотя и поедет за Верой на следующем поезде, никогда ее уже не догонит. А если она опять сойдет с поезда, он не будет знать, на какой станции.
Он оперся на ограждение платформы и посмотрел на лежащий ниже насыпи железной дороги поселок с его рощей и прудом. Вдруг защемило под сердцем – захотелось побежать на то место, где чуть было не осуществились его надежды обрести любовь, счастье и весь комплект земных удовольствий. Он тоскливо посмотрел на мостки, на которых они с Верой почти поцеловались. Отвернулся. Подставил лицо ветру, которому наконец-то надоело играть с грозовыми тучами, гуляющими над станцией и полотном “железки”.
Садясь в поезд, Коротков был уже спокоен. Он, вообще говоря, не очень сожалел о том, что расстался с Верой. Ну не получилось и не получилось, в конце концов у него есть другая девушка в Городе. Подумаешь, бросила. Вернется; так уже было. Вернется, когда кончатся деньги. А эта Вера – кто ее знает, что она за человек? Может, с ней все было бы намного сложнее.
Так что Коротков даже и не думал о Вере, сидя в вагоне трясущейся по полотну электрички. Он думал о том случае, когда к нему подошла девушка в летнем кафе, и вот об этом случае он действительно жалел. Потому что за ним угрюмой толпой стояли многие другие упущенные возможности, к которым сегодня добавилась еще одна.
Коротков сел, подперев скулу кулаком, и стал смотреть на мелькавшие за окном пейзажи, одинаковые до безобразия. Когда поезд останавливался, за окном появлялись люди. Одни из них садились в поезд, другие выходили. Коротков бездумно разглядывал людей, которые казались жутко решительными и целеустремленными, судя по тому, с какой решительностью они входили и выходили из вагона – некоторые по несколько раз. Продавцы-разносчики тянулись через вагон нескончаемой чередой, как цепочка фонарей на автостраде. Неожиданно Коротков увидел девочку.
Девочка была совсем маленькая – лет пяти или четырех, у нее в волосах были какие-то бантики, а платьице в мелкую серую клетку, а может даже, в горошек, но тоже очень мелкий. Девочка стояла одна на перроне и, надувшись, смотрела перед собой. “Родителей потеряла”, - решил Коротков.
Коротков был в меру сентиментален. То есть, он когда-то плакал над участью Му-му, искренне переживал смерть принцессы Дианы и сочувствовал трехмесячному ребенку, выпавшему из машины, мчавшейся на полном ходу по Ленинградскому шоссе. Но его оставляла совершенно равнодушным судьба миллионов людей, умирающих от голода в Африке и Индонезии.
Поэтому он вновь вскочил со своего места и выбежал из вагона. Девочка стояла одна среди спешащих по своим делам взрослых. Коротков подумал, что в его возрасте уже было бы неплохо иметь детей, и хотя их пока некуда девать, на съемной-то квартире, но Коротков знал, что квартира у него скоро будет своя собственная, без тараканов и дурных соседей (эта мысль, как можно заметить, рефреном проходила через все его размышления – ведь нужно же человеку иметь собственный дом).
Не то, что ему хотелось, чтобы эта девочка была его дочкой. Не то, что ему вообще хотелось, чтобы у него была дочка. Но он вообразил себе на минуту, что у него уже есть дочка, похожая на эту девочку, и подумал, что это было бы неплохо. Он подошел к девочке, присел перед ней на корточки, улыбнувшись самой широкой на свете улыбкой, и спросил:
- Привет, малышка. Ты маму потеряла? Не бойся, все будет хорошо. Как тебя зовут?
Девочка молчала. Молчала и смотрела на Короткова глазами-бусинками. При этом она деловито ковыряла пальчиком в носу, а в свободной руке сжимала фантик от конфеты, следы которой виднелись на щеке. Коротков умилился, но потом вспомнил, что это не его ребенок, и ему стало немного неприятно. Он сказал, уже не так сюсюкая:
- Так ты потерялась? Давай я тебя отведу к начальнику станции, и мы найдем твоих папу и маму.
- Не надо никого искать, - раздался у него над головой сварливый неприятный голос.
Коротков поднял глаза и наткнулся на злобный взгляд какой-то цыганки, неумытой и замотанной в пестрые тряпки.
- Я – мама, - объяснила цыганка. – Тебе чего надо? Ты что к ребенку пристал? А ну вали отсюда, пока милицию не позвала!
Коротков встал, удивленно посмотрел на девочку, потом на цыганку, и попятился. Пятясь, он натолкнулся на кого-то – это был цыган с золотыми зубами. Коротков отскочил от него и поспешно залез в поезд, который не спешил уходить с перрона. Он отметил, что цыгане растворились в толпе, а девочка осталась стоять, как стояла. Когда двери закрылись, и поезд тронулся, Коротков справился с удивлением и сообразил проверить бумажник. Бумажника, само собой, не оказалось.
Там было-то всего рублей двести и пара ненужных визиток – Коротков, стреляный воробей, все ценное носил в кармане брюк, памятуя о том, как он потерял бумажник, а в придачу часы и кожаную куртку, возвращаясь домой после выпускного вечера. Но сам факт вызвал беспредельное возмущение. Впрочем, оно быстро погасло, едва Коротков сел у открытого окна, пропускавшего в вагон холодный ветер, несущий с собой капли дождя. Поезд догонял грозу, а может, гроза догоняла поезд.
Коротков решил, что не будет обращаться в милицию – черт с ними, с двумястами рублями. Куда больше он переживал за девочку – она наверняка была не из цыган, возможно даже, что ее украли и теперь использовали для мошенничества. Коротков пожалел, что не проявил твердости с этими цыганами. Стоит заметить, что ему не в первый раз приходилось жалеть об отсутствии твердости, но никогда – о ее избытке.
Напротив Короткова сидел старичок, который все пытался завязать с ним беседу, но Коротков отвечал односложно и невпопад. У старичка было удивительно жизнерадостное лицо и короткий задорный нос, отчего к нему сразу вспыхивала неприязнь – ну как можно быть таким жизнерадостным, когда живешь восьмой десяток? Еще у него были красные слезящиеся глаза, которые он поминутно протирал платочком. Вскоре он так достал Короткова, что тот вышел в тамбур.
Конечно, Коротков знал, что когда-нибудь состарится, но не до такой же степени! Уж во всяком случае, он не будет таким противно жизнерадостным старикашкой. “Интересно, с чего бы это веселость в стариках кажется такой неприглядной?”, - подумал Коротков. Он не смог ответить на этот вопрос.
Неожиданно в тамбур ввалились четверо. Трое из них, одетые в кожаные куртки, били четвертого, завернутого в мятый и очень грязный пиджак. Коротков зажался в угол, так как у него имелся принцип не вмешиваться в чужие дела и стоять выше всяких склок, к тому же он не умел драться. Одно служило оправданием для другого.
Четвертый упал на пол, и трое били его ногами, натужно пыхтя и крякая. Один из них повернулся к Короткову и сказал:
- Шулер, падла, обыграл нас с ребятами на штуку! Вот, бьем гада, чтоб неповадно было!
Приглядевшись к выражению лица Коротвока, он добавил:
- И ты мог бы помочь. Или ты шулерам сочувствуешь?
Все трое оторвались от своего занятия и посмотрели на Короткова. Тот поспешно сказал:
- Нет, ни в коем разе, - и в подтверждение своих слов чисто символически наступил ботинком на рукав лежащего человека, и без того грязный.
- Ну и ладно, - сказал кожаный и обернулся к остальным: - Потащили его. На станции в милицию отведем.
“Какая милиция? Какой шулер? Что это вообще за типы?”, - подумал Коротков, когда они ушли в соседний вагон. Он вдруг понял, что злится на самого себя за то, что у него есть целых два способа оправдать свое бездействие: он принципиально чего-то там не делает, и он не умеет драться.
На станции он почувствовал, что должен выйти. Вышел и огляделся, но ни кожаных типов, ни помятого шулера не было видно. Коротков долго высматривал их, но никто так и не появился, а поезд ушел. Коротков сплюнул себе под ноги и отправился бесцельно бродить по окрестностям станции. Расписание свидетельствовало, что он может заниматься этим целых полчаса. Дождь здесь пока не собирался – поезд обогнал грозу в пути, так что можно было и погулять.
Поселок находился по соседству со станцией и ничем особенным, в общем-то, не выделялся, но Короткову вдруг показалось, что он в этих местах был. Все вокруг удивительно походило на деревню, в которой стоял его старый дом. Даже тополь на сельской площади был как там. Коротков прошелся немного, чувствуя, что ему приятно здесь находиться.
На окраине деревни на пригорке он увидел дом. Тот был почти новый, небольшой, но очень уютный, с палисадничком, огородом и стоящим в тени развесистой яблони сараем. От крыльца открывался отличный вид на поселок и станцию, на поросшую лесом низину с балкой и на речку, текущую за лесом. В нежном вечернем воздухе запахло ароматами трав, и Коротков остановился, вдыхая благодать этого места.
- Вы, я смотрю, не из здешних. Гуляете? – спросил мужичок, сидевший на крыльце дома.
Дом Короткову приглянулся, да и мужичок, аккуратно одетый, с интеллигентным лицом, показался заслуживающим доверия. Так что Коротков был не против немного побеседовать.
- А я, вы знаете, ищу, кому бы этот дом продать, - поделился мужичок. – У меня, знаете, два дома на одного человека – многовато, верно? Сын мой с женой тут должны были жить, они-то и дом строили, да только уехали в эти, как их, Штаты. А жена моя третий год как померла. Так что я, знаете, один на два хозяйства остался. Вы, часом, молодой человек, не хотите дом приобрести? Недорого уступлю, по божески – мне ведь деньги-то не так, чтобы нужны…
Коротков пожал плечами. Вообще-то было бы неплохо здесь дом иметь. Место красивое, уютно, да и от Города недалеко.
- А хотите, я вам его сдам? Будете жить здесь, как на загородной квартире. А что, место здесь хорошее, спокойное. Уж наверное, лучше, чем в Городе, где одни машины, шум и гарь.
Коротков снова пожал плечами. В дорожную пыль веско, но бесшумно упали первые капли дождя.
- Хорошо здесь, - сказал Коротков. – И дом красивый.
- Да вы зайти ли не хотите? – обрадовался старичок. – Посмотрите интерьер, так сказать. Там все отделано, уж сын-то мой старался. Три комнаты, мансарда. Хотите, друзей можете приглашать, хотите, с девушкой поселитесь. Очень уютно здесь, сами увидите.
Дождь уже накрапывал.
- Заходите же, - позвал мужичок. – Чаю попьем, побеседуем. Я вижу, вы человек образованный, так ведь и я не чурбан какой-нибудь, в прошлом радиотехникой занимался, институт заканчивал… Заходите.
Коротков мялся на улице. Непонятно еще, что за дом, что за мужик этот. В Городе у него все есть, а здесь… Там работа, ездить на работу из пригорода тяжело, не хочется.
- Заходите же, - звал его старик.
- Нет, я лучше пойду, - проговорил Коротков. Он все еще мялся возле дверей, дождь уже зачастил, и пыль на дороге начала обращаться в грязь.
Старичок все держал дверь открытой, приглашая Короткова.
- Я пойду! Прощайте! - крикнул тот и побежал к станции, с каждым шагом чувствуя, насколько нелепым и неправильным было вот так убегать. Но и с каждым шагом он все яснее понимал, что назад уже не вернется. Это как билет в один конец – назад дороги нет.
Прибежав на станцию, мокрый, озябший, ругаясь на чем свет стоит, он заскочил под навес. “Нельзя дважды войти в одну реку”, - твердил он себе, пока внутренний голос звал его вернуться обратно. Твердил до самого момента, когда подошел поезд, и Коротков нырнул в него, стряхивая капли, повисшие на кончике носа. Войдя в тамбур, обернулся напоследок и тут же прилип к захлопнувшимся дверям, тихонько скуля от невозможности их раздвинуть. На платформе мелькнула сошедшая с поезда фигурка в голубой кофточке и розовом платке.
Теперь он ехал мрачно, бездумно, не глядя в окно. Да и при всем желании вряд ли что-нибудь смог бы увидеть. Поезд шел в темноту непроглядного сентябрьского вечера, и стекла перестали просвечивать и начали отражать огни внутреннего освещения, похожие на яичные желтки, плавающие в луже нефти. В вагоне было пусто, и даже разносчики исчезли, как будто их работа заключается не в том, чтобы скрашивать одиночество едущих в поезде людей.
- Билетики! – раздался голос за его плечом.
Коротков обернулся. Перед ним стоял контролер, а в вагоне не было ни души. Контролер присел на лавку, ожидая, пока Коротков вытащит помятый билет, выглядевший так, будто его купили не сегодня утром, а полжизни назад.
- Что-то поезд долго едет, - сказал Коротков, который и впрямь уже отчаялся ждать, пока эта дорога закончится.
Контролер понимающе вздохнул. У него было совиное лицо с круглыми глазами на плоском лице и закорючкой носа. Печально, наверное, жить с таким лицом – чтобы ты ни сказал, всем будет казаться, что ты шутишь.
- Когда-нибудь приедем, - сказал контролер совершенно серьезно и посмотрел в окно, за которым все равно ничего не было видно. Он явно не торопился уходить – проверять билеты все равно больше было не у кого.
- Вы на остановках выходили? – вдруг спросил он.
- А что? – насторожился Коротков.
- Да так, просто спрашиваю. Ну, сейчас-то, понятное дело, куда там выходить – темень одна и холод, да и электричек больше нет, эта последняя. А раньше-то, пока солнце светило, можно было и выйти, если не торопишься, конечно. Погулять, там, посмотреть на жизнь, на людей. Правда, так редко делают – все спешат, всем надо успеть пораньше…
- Выходил, - признался Коротков.
- Да? Надеюсь, не без пользы время провели. А мне вот, – вздохнул контролер, - не положено. Работа такая. Представляете – все время ходишь туда-сюда, билетики проверяешь, и только и смотришь, как за окном мелькают поля да леса. А чтобы выйти самому, размяться, вдохнуть полной грудью – такого ни-ни. А жизнь-то, она коротка…
И тут Коротков вдруг почувствовал озарение, будто кто-то догадался наконец зажечь лампочку в чулане, где до того рылись наобум – все стало ослепительно ясным. “Жизнь коротка, - прошептал он сам себе. – Жизнь коротка и пролетает, как пейзажи за окном, а у тебя даже нет обратного билета”. Он прильнул к стеклу и увидел свое отражение – с длинными вертикальными морщинами на лице, седыми волосами и красными слезящимися глазами.
- Я еду в Город, - дрожащим голосом произнес он, пытаясь отогнать наваждение. – У меня там скучная работа, квартира с тараканами и девушка, которая меня бросила.
На глаза ему навернулись слезы от жалости к себе. Контролер понимающе вздохнул. Он сказал что-то очень тихо, поднялся и ушел, прозрачной тенью растворившись в пустом грохочущем коридоре вагона, будто его и не было. А слова его звучали все яснее и яснее в голове у Короткова по мере того, как просвечивающая бесплотная фигура удалялась сквозь череду пустых тамбуров.
- Все едут в Город, - сказал контролер. – Только ведь когда туда приедешь, дорога закончится. Но никто не думает об этом. Всем кажется, что у них в Городе что-то есть такое, что нельзя бросить, а выходить на остановках – это глупо, потому что пустая трата времени. А на самом-то деле это и есть настоящая жизнь, а там, в Городе – обманная, призрачная, лишенная смысла. А когда это понимаешь, оказывается, что все возможности, которые предоставила тебе жизнь, ты упустил, а обратного билета нет. И остается только равнодушно ждать, пока закончится дорога…
Не в силах больше слушать, Коротков вскочил и заметался по вагону. Стоп-кран поманил его красным рычагом.
Визг, лязг тормозов, остановка.
Двери открываются.
В темноту, в пустоту, в одиночество.
Олег Макушкин, (с) 2003